Трагикомедия, или похороны по-казахски

Я горжусь своей нацией, чту традиции и все, что к этому прилагается. По крайней мере, я так считала до апреля 2014 года. День, когда умер мой папа, стал для меня днем ненависти ко всему казахскому, связанному с похоронами и смертью. Мне не дали возможности выстрадать мое горе так, как просила моя душа. 

Почему в нашем мозгу все время выдалбливали, что мы должны думать о других, об их мнениях и бояться осуждения. "Что скажут?" - ключевая фраза моего детства, не только от мамы, но и от родственников, на улице, в стенах школы. Я так и не смогла преодолеть эту закомплексованность, хотя периодически пытаюсь добавить себе пофигизма. 

В первую секунду, когда я вошла в отчий дом, было желание обнять самого дорогого мне человека, мою маму. Нас четверо сестер в семье, но ни одной не было рядом. Я была первой, кто приехал, первой, кто услышал эту новость. Всю дорогу из Шымкента в Тараз я хотела обнять маму, поддержать ее, быть с ней. Но, традиционно, я должна была вначале обнять старших женщин - чужих для меня. Бабушка нисколько не участвовала в нашей жизни, я не помню даже дня, чтобы я с ней общалась дальше заезженных фраз "как добрались?" и "все хорошо". Затем шли тетки папы, какие-то другие бабушки. И потом только мама, но меня от нее так же быстро оторвали, потому что приходили другие люди с соболезнованиями, а я плачущая, на коленях, посреди комнаты, заставленной стульями для сиденья всех этих женщин, ну никак не вписывалась. Мне дали платок на голову и усадили рядом с мамой, но я не могла даже слова ей сказать.

Это было первым в моей жизни событием такого рода, я не понимала, что происходит. Меня просто ущипнули за руку и сказали громче рыдать и желательно причитать и стонать, когда приходили люди. Если я делала это недостаточно громко, меня сново наставляли. Я чувствовала себя актрисой в цирке.

По сути, это и был цирк. Как только поток людей прерывался, все эти женщины, кроме мамы, переставали "плакать", если можно так назвать прикладывание платка к глазам и стоны. Отдельно отмечу приходивших людей, они тоже громко рыдали и стонали, но в отличие от сидящих нас, они были настолько наигранными и лживыми, что меня тошнило. Я не осуждаю их, они скорбели по моему отцу, прекрасному человеку. Он был для них другом, соседом, учителем, коллегой, но по традиции, они должны были именно так высказать свою скорбь. Потом пришедшие обходили сидящих женщин, как предполагалось, обнимая, утешая. На деле, это был таким легким касанием плеча или даже хлопком. Затем они садились, иногда молчали, иногда спрашивали у мамы, как так произошло. Вставали и уходили, потому что приходила другая партия людей.  

Мне повезло больше, чем маме. По натуре мы очень холодные, не показываем своих эмоций, держим все в себе. Даже самое большое горе нам хочется пережить в одиночестве или с самыми близкими. Просто выплакаться в подушку или в объятиях. Но мы должны были причитать, как мне сказали в перерыве между приходами, "Чтобы люди ничего не говорили потом". В этот момент я просто не выдержала и ушла кормить сына. А мама сидела так до самого вечера, пока апашки не разошлись. К тому времени она уже была в ступоре, просто раскачивалась из стороны в сторону, голос охрип. 

На следующий день с 7 утра все повторилось. Этот день я не помню, я даже не могу сейчас точно сказать, был ли он.

Мы ждали мою сестру из Англии, хотели, чтобы она успела попрощаться с папой. В день похорон, в 8 утра все собрались на улице, мулла и какие-то мужчины все торопили, без конца спрашивая меня, где едет моя сестра и просили позвонить ей. Но я не могла, я не хотела, чтобы она пережила тот же кошмар, что и я по дороге с Шымкента. А было так: мне позвонили в 12 и тревожным голосом попросили приехать, не назвав причины. Через 15 минут звонок повторили. И так до самого момента, пока я не я вошла в дом через 5 часов. Мне звонили и умоляли приехать. Если бы я могла, я бы бежала, летела, но я не могла этого сделать в дождь с маленьким ребенком по раздолбанной трассе, которую строили уже несколько лет. Но мне звонили, не переставая, я чувствовала себя ничтожной. Я не хотела, чтобы сестра прошла через такое. Я знала, что специальный водитель на всей скорости везет ее после прилета в аэропорт Алматы в 4:30, чтобы быть в Таразе в 9 утра. И она успела, как раз когда решили больше не ждать.

Моя вторая сестра менее сдержанна, чем мы, менее психически устойчива. Каждая из нас понесла огромную утрату, которая болью отдает в сердце. Но после того дня и до сих пор я слышу комментарии и вопрос "А. любила папу сильнее", "А. была ближе к папе, да?", "Наверное, А. была любимицей папы, она так страдала". Такие слова ранят. Как чужие люди могут судить кто любил сильнее, кто был ближе? Только потому, что некоторые переживают утрату в одиночестве и вы не видите их боли? И как можно называть мои слезы менее горькими, чем слезы сестры?

Плакали все, когда вынесли тело, я не могла стоять. Но я чувствовала ответственность за маму, за сестру, за сына. Вызывали скорую маме с сестрой, кололи что-то, постоянно что-то нужно было из вещей, я была на связи с другими сестрами, успокаивала детей. Я не могла отключиться, как мама или сестра, из-за этого все решили, что я любила отца меньше. Горько до сих пор. 

В это время был накрыт стол, люди ели, пили чай, разговаривали. Столы, а их было как минимум 6, накрывали семь раз для бешпармака. Я даже помню, как в одной из комнат засмеялись, приглушенно, но я навсегда возненавидела традиции моего народа. Мне кажется, что стол с горячим накрывался и в первый день, и во второй, но я не помню точно. 

И снова приходили люди, притворно плача. Самое интересное - это звуки, которые издавали мужчины. Нам, женщинам, легко сыграть плач, а вот им приходилось сложнее. Были разные звуки, не всегда понятные, что иногда превращалось в комедию. Потом они сидели напротив нас, ели и уходили. 

Следующие 40 дней помимо "официального" дня памяти по четвергам, люди приходили каждый день, в независимости от времени. Несколько раз приходили после 9 вечера, даже к 11, мы были изнеможены. Мы даже не могли поесть сами, мы бегали накрывали стол, обновляли пиалы, ставили чайник. В четверг читался намаз, поэтому накрывался большой стол. Я горжусь, что память моего папы пришло почтить столько людей. Но я чувствовала, что им всем абсолютно наплевать на семью усопшего. Мне хотелось быть с родными, поплакать с ними, повспоминать папу, почувствовать запах его одежды. Но не было времени. Зато были традиции.

Почему нельзя после похорон собрать всех вместе, чтобы желающие могли высказать соболезнования или приходить только по четвергам до 40 дней, а не ждать соболезнующих каждый день. Давно, когда не было современных технологий, человек для соболезнований ехал днями, давалось время, чтобы новость облетела все аулы, человек мог прискакать в любое время суток, его надо было накормить, встретить, но на то там и был целый аул. Они изжили себя сейчас, но мы так же кормили, встречали 40 дней подряд. Когда 40 дней наступило, все стало похоже на мини той, у нас снова стояло 10 накрытых столов, дымящийся бешпармак. Это несмотря на то, что официальная часть прошла в ресторане. 

Так мы похоронили папу. А я стала ненавидеть казахские устои без сострадания к страдающей семье. Я часто представляла, что похороны на западе, по фильмам намного терпимее и сострадательнее к семье умершего. Есть официальная часть и семью оставляют в покое. Вот о покое и минутах единения с семьей, как раз я мечтала больше всего. Возможно, в других нациях все проходит аналогично, может хуже, я не знаю, это были первые и, дай Аллах, последние похороны. 

*Язык и стиль автора сохранены