Искусство воспитания без лишних слов
Наш дом стоял на окраине города. Чуть дальше была телевышка, школа-интернат, несколько холмов и степь. Такая, как про неё и говорят – бескрайняя. Недаром же город назвали Степняк. С другой стороны в двух минутах от дома находился Дом культуры. Это здание, основательное и солидное, было построено по проекту ссыльного инженера-проектировщика Василия Симов-Гирея, его еще называют потомком последнего крымского хана. Сейчас Дом культуры носит имя Биржан-Сала, акына, родиной которого был нынешний Енбекшильдерский район.
Рядом с этим клубом во времена молодости моих родителей устраивали танцы на летней эстрадной площадке. И когда мама по вечерам куда-нибудь собиралась (к подружке ли или еще куда, я сейчас не знаю), я подбегала к ней и спрашивала, куда она идет. «На танцы!» - кокетливо отвечала она, подкрашивая губы. Она всегда красила губы помадой вишнёвого цвета, даже дома, и отпечатки этой помады часто красовались на чайных чашках. Её интонация и красивое платье сбивали меня с толку. Я раздумывала, а может мама и впрямь собирается на танцы. У меня даже возникало желание тихонько проследить, куда она пойдёт. Но потом я убегала по своим важным детским делам, заинтригованная и восхищённая собственной мамой.
Когда мы с сестрой были уже постарше, мама прочитала в журнале, что для здоровья чрезвычайно полезны пешие прогулки. Надо еще сказать, что рядом с Домом культуры красовался новёхонький бассейн, построенный местным бизнесменом, туда ходил практически весь городок, но мама, видимо, стеснялась. Благодаря этому бассейну я, собственно, и научилась плавать, мы пропадали там с подружками целыми днями, а однажды в сауне я встретила свою учительницу истории, совершенно голую, и нам обеим стало неловко. Мама периодически спрашивала меня: «Лена, а туда ходят тётеньки толще меня?» Хотя она не была очень полной, а для меня так и вовсе была самой красивой женщиной на свете. В общем, в бассейн мама так и не пошла, зато стала ходить на пешие прогулки по холмам за нашим домом. По вечерам, после работы и домашних дел она надевала спортивный костюм и отправлялась на прогулку.
Иногда я увязывалась за ней, и мы гуляли так час или полтора, здороваясь с соседями, которые забирали с пастбища коров, и вроде бы что-то обсуждая. Память – удивительная субстанция. Я прекрасно помню весь антураж, помню скудную растительность в степи и её блёклый зеленоватый цвет, лишь слегка меняющийся к осени, помню мамино выражение лица – чуть мечтательное, даже когда я ходила вместе с ней, её блестящие карие глаза, которые она иногда поднимала к небу и чуть слышно шептала какие-то обрывки стихотворений. При этом я совершенно не помню, о чем мы с ней говорили. Вот ни одного слова, ни одной темы не помню. Знаю только, что она точно никогда не спрашивала меня, сделала ли я домашнее задание и нравится ли мне какой-нибудь мальчик. По поводу нашей с сестрой учёбы она никогда не волновалась, а спрашивать про мои симпатии, наверное, считала вторжением в моё личное пространство.
Только однажды помню, как мы вышли из-за пригорка и увидели мою сестру, которая к тому времени, кажется, уже училась на 1 курсе. Она сидела на плитах недостроенного дома явно в ожидании кавалера. Увидев нас, она смутилась. А мама только и сказала: «Ждёшь? Надо, чтобы тебя ждали». И мы пошли дальше. Она не стала допытываться, кого ждёт сестра, не стала читать нотаций. В этом она была вся – предоставляла нам самим делать выбор и даже - учиться на своих ошибках.
Уже много лет спустя, когда подрос мой сын, и я не на шутку увлеклась латиноамериканскими танцами, он спрашивал по вечерам, куда я собираюсь. И я отвечала: «На танцы!», пытаясь повторить мамину интонацию. Потом у меня с танцами был бурный роман, я то бросала их, не успевая с работой, то меняла учителей, чувствуя угрызения совести, словно любовник, меняющий очередную пассию, а то и выступала, трясясь от волнения, как осиновый лист, на маленьких отчетных «концертах». Недавно я снова вернулась к танцам после полугодового перерыва, взятого непонятно по каким «уважительным» причинам. И, может быть, даже моей «сольной карьере» скоро придёт конец, потому что муж обмолвился, что вроде как созрел. А я об этом уже и не мечтала – танцевать с ним легкомысленную сальсу или эротичное танго.
Теперь я часто вспоминаю этот наш с мамой диалог и по-прежнему замираю в восхищении, каким необыкновенным человеком она была. И еще я думаю, что зря она так переживала из-за своей талии. Надо было ходить и в бассейн, и на танцы всем степнякским сплетницам назло! Но это был ее личный выбор – ходить по холмам, вспоминать любимые стихи и мечтать о чем-то, что было ведомо только ей одной.
*Язык и стиль автора сохранены