Меня зовут София, мне 35 лет. В школу уже давно хожу не я, а мои дети, но кошмары про класс снятся до сих пор.
Нет, меня не били и не насиловали, не жгли сигаретами и не окунали головой в унитаз. Это был просто буллинг, как теперь это называют, а значит, я все время жила в ожидании того, что все это вот-вот случится.
Буллинг (от англ. bully — хулиган, драчун, насильник) — психологический террор, избиение, травля одного человека другим. Действия менее радикальные — обзывания, непристойные шутки, сплетни — называют моббингом. Основные их признаки:
- Неравенство сил агрессора и жертвы.
- Повторяемость насилия.
- Острая эмоциональная реакция жертвы - Psychologies.ru
Личная история
Я уже давно не злюсь на одноклассников, не хочу им отомстить или доказать, что круче их всех вместе взятых. Был такой период – я активно занималась собой, училась на гранте в крутом вузе, проходила курсы у психолога, занималась экстремальными видами спорта. И все это мечтала продемонстрировать на встрече выпускников – на единственной, которую посетила. И увидела, что не перед кем всем этим трясти.
С высоты сегодняшнего возраста и опыта я понимаю, что они были детьми – глупыми, жестокими, но детьми. И единственный, кто на самом деле несет ответственность за все произошедшее со мной – взрослые: учителя, родители. Я не простила никого из них – ни одноклассников, ни учителей. Но первые мне стали безразличны, а вот вторые…
Начало
Когда все началось? Не знаю. Я была обычной девочкой, которая перешла в 5 классе в гимназию из обычной школы. У нас был «сборный», новый класс, поэтому проблем никаких по притирке старожилов и новичков не было. Мы были последними у нашей классной руководительницы О.М. и даже гордились этим.
Дружила со всеми, главный хулиган и заводила класса – кудрявый Пушкин, как его называли, предложил мне дружбу и трогательно ухаживал: каждый день дарил мне резиновых паучков, бабочек, зверушек. Оказывается, ему моя лучшая подруга сказала, что я все это люблю. Мне было смешно, но приятно. Я была отличницей – нас тогда было много, все дружили. Лазили вместе по стройке после школы, ходили в горы классом.
А потом О.М. убрала из класса правдолюба Пушкина – был слишком честным и независимым, им было невозможно управлять, вел класс за собой, был настоящим лидером. Через некоторое время – борца за справедливость - громкую Валю. А когда произошло ЧП – дети в 6 классе на выезде в горы выпили вина, О.М. не стала созывать родительское собрание или озвучивать ситуацию на пед.совете, а «прикрыла» хулиганов и навсегда посадила на крючок. Шантажировала, подкалывала – держала в страхе и тонусе. При этом называла себя их лучшим другом. Класс стал уже менее дружным, разбился на группы, но жили мирно.
И вот в 7 классе началось. Отличниц осталось три. Одна была душой компании, добрая и веселая. Вторая – маргинал, яркая личность, со странностями. И я, вполне обычная, как мне казалось. Но одноклассникам, наверное, виделось другое: классная руководительница, эксплуатируя мои ораторские способности, с 6 класса свесила на меня проведение лекций для всех классов в музее, за который отвечала. И я их читала, еще и гордилась этим.
Учитель на замену?
А в седьмом учительница истории тоже решила облегчить себе жизнь за мой счет: просила меня провести урок и уходила пить чай в столовую. Представляете, какая нагрузка и ответственность для ребенка? И какая ненависть рождается в ровесниках? Я теперь это вижу, а тогда была просто хорошей, гиперответственной девочкой, еще и патологически неспособной врать.
Потом историчка вообще расслабилась – давала мне задание после проведенного мной же урока опросить всех и поставить оценки! И тут я сопротивлялась, отказывалась, но она находила какие-то рычаги. Я ставила оценки на бумажку. И во мне боролась честность и нежелание ставить плохие оценки одноклассникам – я все еще считала их друзьями. Нашла способ – уговаривала выучить хотя бы один абзац и ставила 4.
И вот однажды я поставила заядлому троечнику Васе 4, провозилась с ним половину урока, чтобы вдолбить хоть одно предложение. А историчка пришла и начала сомневаться, что он ответил на 4 – я защищала его, потом ушла на следующий урок. И уже там почувствовала неладное.
Шепоток за спиной, записки, перемигивания – я кожей чувствовала злость, опасность, взгляды. Мне стало очень страшно – до тошноты. Вокруг происходило что-то пугающее, как будто петля затягивалась на шее, а я не могла понять – откуда это, чего ждать. Я была очень честной и прямой – помните? Защищала тех, кого гнобили наши «крутые» - трех мальчишек и девочку, демонстративно дружила с ними, когда им объявляли бойкот. Никого не боялась. А тут мне стало очень страшно.
Но я повернулась к тем, кто шептался, и спросила, что происходит? Что случилось? И один из них гаденьким голосом сообщил, что за то, что я поставила Васе трояк, меня сегодня ждет «темная» от всего класса, что мне не жить.
Я пыталась оправдаться, призывала свидетелей – тех самых непопулярных мальчишек, которые видели, что я его защищала и на бумажке была 4. Это было первое предательство – они опустили глаза и промолчали. А ведь я их защищала. А они даже не могли просто сказать правду, хотя все видели.
Потом стало веселей – пришел главный заводила и сказал, что историчка подтвердила, что трояк поставила я. Представляете? Такая подстава, предательство, несправедливость и вранье от учителя! Было чувство, что меня ударили под дых. Безысходность. Отчаяние. Не оправдаться – круг замкнулся, свидетелей нет. Я одна.
Отчаяние
Что делать? Один учитель соврал – какой смысл идти к другому? Дети быстро делают обобщения. Сотки, чтобы позвонить домой и попросить помощи у родителей, тоже не было, да и не пришло бы это тогда мне в голову. «Выжить, добраться до дома» - вот о чем я думала. Было очень страшно все это слушать – они шептались, смаковали подробности того, что меня ждет после школы.
И я сделала единственное, что было в моих силах тогда – села еще прямей, расправила плечи и сказала громко, на весь класс: «Вы все трусы и подонки, я ни в чем не виновата, и мне плевать на вас и ваши угрозы». Вышла из класса, такая же прямая, с ощущением, что иду на эшафот, но уже без страха – что-то внутри перегорело.
Не встретив привычного поведения жертвы, они подрастерялись, попытались толкаться плечами на выходе, ставить подножки – я шла медленно, собрав всю волю в кулак, чтобы не побежать.
Одноклассники шли рядом, улюлюкали, подзадоривали друг друга, толкались. Но я шла и смотрела на них, молча, в глаза – некоторые отвалились сразу. Потом и остальные рассеялись, но сказали напоследок, что это не все, чтобы я молилась.
И начался месяц бойкота. Со мной не разговаривал ни один человек в классе, даже моя лучшая подруга не общалась со мной в открытую, при всех. Только на улице, за школой. И я почему-то не обижалась на нее, мне было ее жаль, я считала ее слабой и от этого - несчастной.
Я научилась выживать тогда. В атмосфере страха и угроз, когда никто не подскажет, что задали, когда никто не подаст руку и не смотрит в глаза, как будто меня нет. Я научилась рассчитывать только на себя, я была собранной и готовой к любой ситуации. Не показать слабость, не плакать, не просить о помощи. А шепот, записки, угрозы, тычки и толчки – все это продолжалось ежедневно, на каждом уроке.
Однажды группа мальчиков зажала меня в углу кабинета на перемене – задирать юбку, лапать за грудь - но я дралась, как берсерк, они назвали меня чокнутой и больше таким образом не приставали. Но все остальные виды издевок и угроз продолжались.
Помощь зала
Я хорошо помню, как обессиленная этой ежедневной борьбой за выживание, попросила родителей перевести меня в другой класс. На что папа сказал: «И что теперь, будешь от каждой трудности бегать?» И я еще больше замкнулась в себе, ожесточилась.
Меня спасло то, что спустя месяц или два такой жизни – время тянулось бесконечно - я познакомилась во дворе с прекрасными ребятами – старше меня, спортсмены, не пьющие и не курящие – в отличие от моих одноклассников. Они называли меня «Чудо», оберегали, ценили мою прямоту и ум. И мне как будто стало легче дышать. Появилось место, где я жила, где не нужно было изображать из себя железную леди. Дома плакать было нельзя – папа называл тряпкой и слабаком, в школе – тем более. Я гордилась, что никто никогда не видел моих слез. А с друзьями я была собой. Они помогли мне выжить тогда, не сломаться.
Совсем не помню, как закончилась эта блокада – одноклассники и одноклассницы навсегда остались для меня ничтожествами, но я доучилась в этом классе, со мной считались и общались. А я их презирала. И видела, как заискивают перед заводилами остальные.
Я выстояла и стала еще более дерзкой – даже провоцировала их, высмеивала главарей в открытую. Потому что мне больше нечего было терять, я больше не боялась, внутри что-то умерло.
Уроки навсегда
Помогло ли мне это в жизни? Да, наверное. Вот только на психотерапию ушли годы и куча денег, чтобы из «железного» стать просто живым человеком, который не боится чувствовать, у которого весь мир вокруг – не враги, а разные люди.
Видела ли все это классная руководительница? Конечно. Могла ли повлиять на ситуацию? Безусловно. Но ей было просто интересно наблюдать – как с вином, помните? Я вообще поняла, что весь буллинг происходит с молчаливого одобрения или на фоне равнодушия взрослых – родителей, учителей. Дети, как щенки – кусаются, дерутся, мирятся. А нравственные ориентиры дают им взрослые. И это они видят ситуацию целиком, снаружи – как я сейчас, спустя годы. И то, как ее можно решить, остановить – тоже видят.
Так веры в адекватных, добрых и всемогущих взрослых в моей жизни не стало. Зато есть вера в себя. И есть дети, которым я никогда не скажу, что просить помощи – это убегать от проблемы. И в моем доме всем можно плакать и жаловаться, и все проблемы серьезные – а не «подумаешь, не поладить с одноклассниками».
Фото: depositphotos.com
